Зелёная тетрадь

Хозяин одного из куреней станицы Бессергеневской, что близ Новочеркасска, – Григорий Петрович Науменко – рассказал мне однажды, как в сорок втором немцы заняли высоты на берегу Аксая (рукав Дона), который опоясывает Бессергеневскую. Зимой сорок третьего наши партизаны проникли в соседний, растянутый вдоль Дона хутор Калинин. Там, на низменности, немцы боялись показываться. Но как «пощупать» Бессергеневку? Вызвался Гриша: проведу по балке, куда не достают немецкие прожектора. И вечером 11 февраля повёл разведчиков.
Да он и до этого уже успел отличиться. Однажды близ хутора приземлился вражеский «кукурузник». Гриша с приятелем прятались в посадке. Лишь немцы удалились, ребятки подожгли самолёт – и бежать. Громыхнуло так, что спину жаром обдало.
Так вот, а в ночь с 12-го на 13-е загрохотали «катюши». Били по Бессергеневской прицельно. Никто из станичников не пострадал: Гриша обо всём их предупредил, всё расписал по минутам. Они рассказывали, что немцы драпали в подштанниках, да только драпать было уже некуда: с севера подоспели наши.
Жена Григория Петровича Любовь – или Люба, как она представилась –  дала мне на время зелёную линованную тетрадку на девяносто листов, куда она записывала всё, что слышала от родных о предвоенном, военном и послевоенном времени, и чему потом сама была свидетелем.
Кое-что я перепечатал. Вот бесценный фрагмент; в тексте упоминается станица Заплавская, где раньше жила семья Любови Божковой (Заплавская отделена от Бессергеневской всего лишь оврагом).
«Мой отец Семён (1911 года рождения) был среднего роста, голубоглазый, крепкий юноша с русым чубом. А моя мама Федосья (1915 года рождения) дружила с его сестрой и вспоминала потом, как они провожали его в армию. Сестра ревела, и она не удержалась – хотя и не понимала, отчего это, ей было тогда 12 лет. А теперь они встретились и полюбили друг друга. Появились дети, и в поисках лучшей жизни семья перебралась на Дон, в станицу Заплавскую.
Семёна взяли на трактор, а Федосья пошла в ясельки нянечкой, жили они в детском садике в комнатушке.
Семён сначала работал в совхозе, потом стали организовываться МТС, районные станции обслуживали все совхозы – там работал. Потом стали тянуть шоссе. Ввозили камни, настилали, потом песок, щебень и т.д. Они месяцами там и жили – приезжали в садик скупаться да переодеться. А всего им было по двадцать пять лет. Работали за трудодень – а за трудодень давали 0,5 кг пшеницы, да пшена, ну масло, и конечно, они держали поросёнка. Зимой резали – сало солили в ящике, мясо развешивали на морозе, затем стругали.
Началась война! Страшная и ужасная! Семёна сначала не брали – сказали надо армию кормить – хлеб растить, землю пахать, но если подготовишь смену, пойдёшь. А у него были девчата – молодые помощницы на сеялках сидели. Вот он их и научил. И в 42-м ушёл на фронт.
Остались Федосья с двумя детьми, мать Семёна Оксана и брат, немой Никифор, он работал сапожником, был нервный – его не понимали, он очень переживал поэтому. Но Федосья с ним нашла общий язык – мать её научила, как к нему подход находить. Но они прожили недолго. В конце 42-го года вошли немцы в Заплавы, а в 43-м в феврале наши войска их туранули. Ну а бомбили и те и те и во время бомбёжки Никифора убило – разбомбило его мастерскую и некоторые дома. Тогда много погибло наших солдат и их пособирали – выкопали яму прямо в больнице во дворе и собрали кости, ну что, какие удалось собрать.
А Семёна контузило в бою сильно и его взяли в плен, привезли в Германию в лагерь. Он был очень слабый, а работать надо: кто не работал, того выводили и расстреливали. Ребята кто посильнее поддерживали, чтоб хоть на ногах стоял, постепенно отошёл – голова не так стала болеть, осмотрелся маленько и стал думать о побеге. А говорить об этом ни с кем нельзя. Собрался один – побежал, да не в ту сторону – его быстро нашли с собаками – собаки покусали ноги и перед строем бил офицер в перчатках по лицу, а голова и так ещё болела. И он слёг, ребята его притащили на кухню и там он жил, повар взял его в помощники, овощи чистил, кастрюли, а повар лечил раны и подкармливал – и начал повара уговаривать бежать. Тут жить невозможно – немцы начали лютовать – видимо, на фронте дела шли плохо и они сделались как звери. И Семён сказал – лучше пусть убьют при побеге, чем так жить. Повар согласился, и ещё одного взяли. Сухарей немного пособирал повар, спичек, соль. Семён в первый раз неправильно пошёл – теперь пошли правильно – отошли далеко, а дальше куда? Выходили к людям, спрашивали – они отвечали – Рус? и рукой показывали – туда! И давали покушать и были рады им, ведь тогда вся Европа была под немцем – может, это поляки были, и они вышли к реке, переплыли, попали в Белоруссию к партизанам, и они их проверили и так они и остались, пока Красная Армия не вернулась. И уже в составе Красной Армии дошёл до Берлина.
Мать Семёна умерла. Федосья сбила ящик и похоронила её на кладбище. А когда немцы уходили, у Федосьи была корова, но она не огулялась, она пожаловалась старосте, и тот ей посоветовал обменять на ферме на отельную. Мол, не сегодня-завтра их будут угонять, слышишь, как гудят самолёты, фронт всё приближается. А тогда в Сталинграде шли страшные бои и всё слышно было, и немцы нервничали и собирались людей угонять и скот. И она ночью пошла и обменяла и никто ничего не заметил. Ну и потом корова отелилась и дети с молоком были, уже и соседи брали своим детям и благодарили. Она хотела выпустить всех коров, но вовремя одумалась, ведь они могли всех расстрелять или сжечь в сарае! Конечно, попадались и среди них хорошие люди – культурные и жалостливые, но редко… да и то Федосья думала – это оттого, что им уже дали хорошенько под Сталинградом и они чуяли свой конец неминучий. У них стоял на улице на квартире какой-то главный и к нему все бабы шли, жаловались на солдат его, что обижали. И он наказывал своих солдат, а детям показывал фокусы, брал губную гармошку и играл, смеялся, давал шоколад и конфеты, бутерброды с колбасой и сливочным маслом.
Староста ушёл с ними и больше о нём никто не слышал, видно убили его, немцы таких не любили, они уважали смелых. Семёна когда поймали – офицер долго своим показывал пальцем и орал, что вот так надо воевать – молодец. Он думал, что Семён не понимал, а он всё понимал, и это придавало ему сил!! Он теперь был в партизанском отряде. Они часто ходили на железную дорогу подрывать поезда с живой силой и с военной техникой, боеприпасами, с продуктами. Конечно, не всегда удачно было, по-всякому, но выжил. Дошёл до Берлина, там тоже были бои за каждый дом, и там выжил, хотя до самой смерти в себе носил осколки. Ранен был много раз. В Германии им разрешали отсылать посылки на родину. Он прислал Федосье отрез на платье и себе на костюм. Но посылку украли. Семён потом рассказывал о Германии – красивые были города, но люди жили небогато – всё было полатано – и трусы и носки. Казалось бы, богатая страна, вся Европа под ней – а носки латают! Солдаты же рылись в шкафах, чтобы что-то отослать семье, и видели всё это. Гитлер только обещал людям, а всё гнал на войну. Россию разорили – людей побили и своих загубили. Дети голодные и холодные и, видно, боялись русских – наученные, что это звери: не берите ничего у них. Но Семён находил с ними общий язык, давал им и хлеб и консервы, нельзя иначе, когда видишь эти глаза, наполненные нечеловеческим страхом! Гладил их головы, представлял своих детей и еле сдерживал слёзы, но улыбался, и они понемногу оттаивали. Было, конечно, и наши срывались – особенно у кого погибли родные, кричали, оскорбляли и даже стреляли, но там с этим было строго. Ведь мы Красная Армия, а не фашисты! И мы не должны их методами бороться. Некоторых сажали в штрафбат, потом, конечно, поотпускали. У них было много памятников, и мы берегли их, не стреляли зря, да и просто дома не разрушали.
А когда пришли американцы, они всё с воздуха сровняли с землёй, особенно по ту сторону – мосты разбомбили, чтобы наша армия не прошла дальше. Вот какие помощники, они пришли, чтобы мы не захватили Европу и Англию! А Жуков хотел до Ламанша их гнать, но Сталин сказал: хватит воевать, люди устали, пусть отдыхают, да и отстраивать надо страну! А после победы на Японию кинули атомные бомбы – мол, смотрите, что у нас есть! Ну а мы смотрели им в рот и верили их болтовне. Они говорят одно, а делают совсем другое. Ну а тогда была – Победа! Конечно, и тогда ещё гибли люди, в Чехословакии были заварушки, но наши быстро урегулировали.
Семён пришёл в конце 45-го, а в 46-м родилась дочь Валя, в 43-м погиб сын Коля, ему надо было осенью в школу, а он подцепился за прицеп, а другим прицепом пришлёпнуло. Федосья опять одна хоронила, отец был на работе где-то в полях, когда приехал, уже всё закончилось. Одна и дома, и в поле, ведь тогда даже рожали в поле, родила – завернула в тряпку – покормила немного – отдохнула и опять работать. Ребёнка в шалаш положила и вечером опять покормит и босиком по скошенной стерне – бегом туда, сюда – даже без воды, не говоря о еде, а дома Юля с Валей. Юле уже было 8 – 9, приносила Валю на поле – покормить, ещё Коля был живой, помогал. А Юля носила еду отцу в поле – молока в бутылку нальёт да яиц сварит с картошкой, лучину и соль с хлебом в узелок, и босиком в поле. А там пока отец ел-спал немного, она в пустую бутылку насыпала пшеницы и собрала всё опять в узелок и побежала домой. А Федосья пришла в обед поесть и посмотреть на детей, а Юли нету, она через огороды вышла в поле, а Юля бежит, а за ней на коне какой-то гонится. Федосья бегом кинулась навстречу, подбежала – Юлю за себя поставила, а верховой прямо на мать прёт. Она схватила за узду коня, а потом в ноздри коню пальцами и голову на бок, и лошадь упала – она же загнанная была, запыхалась, и верховой упал, она его за волосья и его же кнутом так отхлестала. И спрашивает: за что ты дитя гнал? А он говорит: она зерно украла. Где же оно? – спрашивает, – она же пустая, а он показывает на узел. Да что же там может быть? Схватила узелок, развязала, и бутылка выпала и зерно рассыпалось… Он покраснел, глаза опустил. Он думал, этот узел всё пшеница. Отцу рассказали, он с ним поговорил, потом Юля бегала опять без страха».
Вот, пожалуй, самое интересное из тетрадки Любови Божковой.