НИКОЛАЙ ОГНЕВ «ДНЕВНИК КОСТИ РЯБЦЕВА»

Эта книга, признанная в свое время современниками знаменитой во многих странах мира, в наше время забыта.

В 1920‑х гг. авторство школьной повести «Дневник Кости Рябцева», написанной в форме дневника 15-летнего подростка, не раз принимали за настоящие откровения школьника. Даже первая публикация произведения не обошлась без казуса - редакторы журнала «Красная Новь», в котором «Дневник...» выходил частями в 1926 — начале 1927 года, напечатали отрывок повести в разделе «От земли и городов», куда обычно помещали письма и документальные рассказы. Но у книги был автор - Михаил Григорьевич Розанов, печатавшийся под псевдонимом «Николай Огнев», и его имя было хорошо известно в советской литературе 1920-х годов.

Первое полное книжное издание «Дневника Кости Рябцева» появилось в 1927 году. Его одновременно издали «Молодая гвардия» в Москве и «ГИЗ» в Ленинграде. До начала 1930‑х гг. повесть переиздавалась регулярно. В 1932 году она в последний раз вышла отдельной книгой, а в 1933 году появилась как часть трилогии о Косте Рябцеве в книге «Начало жизни: литературная композиция». После этого «Дневник...» исчез из издательских планов и был переиздан лишь в 1966 году тиражом 110,0 тыс. экз. с предисловием Льва Кассиля. От ранних изданий книга отличалась наличием последней главы «Разбойничий форпост» (в 1920‑х гг. она печаталась отдельно) и некоторыми цензурными купюрами. Последний раз в Советском Союзе книга вышла в 1989 году тиражом 200,0 тыс. экз. в издательстве «Советская Россия». В 2013 году книга вышла в издательстве «Теревинф».

Переводы книги «Дневник Кости Рябцева» были изданы в Японии (к 1930 г. переиздавался 6 раз); США, Чехословакии, Голландии, Греции, Франции, Южной Америке. Американские рецензенты написали более десятка рецензий на повесть. Огнев охарактеризовал эту ситуацию следующим образом: «В Америке книга произвела сенсацию, которая тотчас приняла американские масштабы» (1935). Причина такой популярности книги в Америке объясняется синхронным проведением образовательных реформ в Америке и России в 1930-е годы. Особенное значение имели эксперименты Хелен Паркхерст, получившие название «dalton-plan». Это обучение основывалось на трех принципах: свобода, самостоятельность, сотрудничество - ученики самостоятельно занимаются в индивидуальном темпе, учителя корректируют и направляют самостоятельное освоение того или иного материала, занятия проходят не в классе, а в лаборатории, где ученики представляют свои ученические проекты. Такие школы были популярны в Америке в 1920–1930-е гг., потом их распространение пошло на убыль. В России таких школ было немного и их жизненный путь был значительно короче — 3–5 лет (середина 1920‑х гг.). Именно в такой школе и учился главный герой школьной повести Н. Огнева «Дневник Кости Рябцева» и поэтому выход книги в 1928 году на английском языке произвел столь впечатляющий эффект. Мало того, что книга была о новой Советской России, она была еще и об экспериментальной советской школе, многими своими чертами напоминавшей американские эксперименты в области образования, а в чем‑то, в частности Дальтон-план, являвшейся ее наследницей.

За «Дневником Кости Рябцева» появилась вторая книга «Исход Никпетожа», в центре которой стоит тот же персонаж, уже не школьник, а студент высшего учебного заведения. В ней писатель говорил о лучших представителях старой интеллигенции, ставших на сторону советской власти. Но, как это нередко бывает с продолжениями, написанными после широкого признания первой книги, «Исход Никпетожа» уже не имел такого успеха и больше не переиздавался. В 1929 году в Риге книга «Исход Никпетожа» была издана под другим названием - «Костя Рябцев в вузе».

Сегодня нас отделяет от героев произведения не только время, но и общественный строй, миропонимание, система обучения, но, тем не менее, интересно читать, как мыслили, о чем мечтали, как жили подростки начала ХХ века, какие были методы обучения и система преподавания в школе в начале 1920-х годов и отношения между учителями и учащимися.

Публикуем небольшой отрывок из повести «Дневник Кости Рябцева».

С полными текстами первой и второй книги о Косте Рябцеве можно познакомиться в Донской государственной публичной библиотеке.

Огнев Н. «Дневник Кости Рябцева»

27 сентября.

В нашей школе вводится Дальтон-план. Это такая система, при которой шкрабы (прим. – учителя) ничего не делают, а ученику самому приходится все узнавать. Я так, по крайней мере, понял. Уроков, как теперь, не будет, а ученикам будут даваться задания. Эти задания будут даваться на месяц, их можно готовить и в школе и дома, а как приготовил - иди отвечать в лабораторию. Лаборатории будут вместо классов. В каждой лаборатории будет сидеть шкраб, как определенный спец по своему делу: в математической, например, будет торчать Алмакфиш, в обществоведении - Никпетож, и так далее. Как пауки, а мы - мухи.

С этого года мы решили всех шкрабов сократить для скорости: Алексей Максимыч Фишер будет теперь Алмакфиш. Николай Петрович Ожигов - Никпетож.<…..>

1 октября.

Дальтон-план начался. Парты отовсюду вытащили, оставили только в одном классе, в нем будет аудитория. Вместо парт принесли длинные столы и скамейки. Я с Ванькой Петуховым слонялся целый день по этим лабораториям и чувствовал себя очень глупо. Шкрабы тоже пока толком не поняли, как быть с этим самым Дальтоном. Никпетож оказался, как всегда, умней всех. Он просто пришел и дал урок, как всегда, только мы сидели не на партах, а на скамейках. <…..>

3 октября.

С Дальтоном выходит дело дрянь. Никто ничего не понимает – ни шкрабы, ни мы. Шкрабы все обсуждают каждый вечер. А у нас только и нового что скамейки вместо парт и книги прятать некуда. Никпетож говорит, что теперь это и не нужно. Все книги по данному предмету будут в особом шкафу в лаборатории. И каждый будет брать какую ему нужно. А пока шкафов-то нет?

Ребята говорят, что это был какой-то лорд Дальтон, из буржуев, и что он изобрел этот план. Я так скажу: на кой нам этот буржуазный план? И еще говорят, что этого лорда кормили одной гусиной печенкой и студнем, когда он изобретал. Посадить бы его на осьмушку да на воблу и посмотреть! Или по деревням заставить побираться, как мы в колонии, бывало. А с гусиной печенки - это всякий изобретет.

Сильфида все вертится, и сидеть с ней рядом неудобно. Я посылал ее несколько раз к черту, а она обозвала меня сволочем. Я спросил у девчат ее социальное происхождение и узнал, что она - дочь наборщика. Жалко, что она не буржуйка, а то бы я ей показал!

4 октября.

Сегодня было общее собрание - насчет самоуправления. Разбирали недостатки прошлого года и как их изжить. Главный недостаток – это штрафной журнал. Все учкомы, даже самые лучшие, чуть что, грозят штрафным журналом. А толку все равно не получается. В конце концов решили штрафняк отменить на месяц, попробовать, что из этого выйдет. Все были очень рады и кричали «ура!».

А Зоя Травникова всех разозлила. Встала и говорит загробным голосом:

- По-моему, нужно сажать в темный карцер, особенно мальчишек. Иначе с ними не справишься.

Все как загудят, как засвистят! Сначала было общее негодование, а потом она извинилась и говорит, что пошутила. Хороши шутки, нечего сказать! Она вся черная, с ног до головы, и ее зовут теперь «Черная Зоя».После общего было собрание нового учкома. Они выбраны на месяц.

5 октября.

Сегодня вся наша группа возмутилась. Дело было вот как. Пришла новая шкрабиха, естественница Елена Никитишна Каурова, а по-нашему - Елникитка. Стала давать задание и говорит всей группе:

- Дети!
        Тогда я встал и говорю:

- Мы не дети.

Она тогда говорит:

- Конечно, вы дети, и по-другому я вас называть не стану.

Я тогда отвечаю:

- Потрудитесь быть вежливей, а то можно и к черту послать!

Вот и все. Вся группа за меня, а Елникитка говорит, сама вся покраснела:
В таком случае потрудитесь выйти из класса.

Я ответил:

- Здесь, во-первых, не класс, а лаборатория, и у нас из класса не выгоняют.
Она говорит:

- Вы невежа.

А я:

- Вы больше похожи на учительницу старой школы, это только они так имели право.

Вот и все. Вся группа - за меня. Елникитка выскочила как ошпаренная. Теперь пойдет канитель. Ввяжется учком, потом шкрабиловка (общее собрание шкрабов), потом школьный совет. А по-моему, все это пустяки и Елникитка просто дура. <…..>

20 августа.

Сегодня в школе произошел большой скандал. И надо записать все по порядку, чтобы самому легче было разобраться.

Это было в аудитории, на семинаре по Пушкину. Зин-Пална еще раньше нам задала написать отзыв про «Евгения Онегина». Мы все написали и сдали еще дня три тому назад. (А в семинаре участвуют обе старшие группы: четвертая и пятая).

Как вдруг сегодня, когда все собрались, влетает Зин-Пална, расселась с таинственным видом за столом, разложила на столе наши тетрадки и листы и молча на нас смотрит. А мы - на нее. Так прошло минуты три, и я начал подкашливать. Володька Шмерц фыркнул. Тогда вдруг Зин-Пална говорит:

- Если бы Александр Сергеевич Пушкин был жив, то он, наверное, умер бы во второй раз, если бы ему пришлось прочесть хотя бы десятую часть той невероятной чуши, которую вы здесь намарали. Я не нахожу слов. Выражаясь вашим любимым языком, это черт знает что такое! Впрочем, нет. Я ошибаюсь, значительно дальше черта.

Мы сначала было присмирели, но потом, услышав «дальше черта», захохотали. А Зин-Пална продолжала:

- Правда, отличились не все. Есть сравнительно удачные сочинения, но они, как всякое исключение, только подчеркивают общее правило. Вот, например, образчик чуши.

Она раскрыла какую-то тетрадку и стала читать вслух:

- «Пушкин был марксист и романист. По этому случаю он написал цельный роман под заглавием "Евгений Онегин". Там он старался оттенить борьбу классов, которая была в то время. Но все-таки Пушкин был буржуй, и поэтому ничего не написал про пролетариат, а только про буржуазию... Потом он женился и написал сказку для первой ступени под названием "Сказка про царя Салтана и его работника Балду". Потом его убили на дуэли и похоронили, но "Евгения Онегина" можно читать и сейчас».

Мы уже давно ржали, как помешанные, а Зин-Пална на нас смотрела безо всякого смеха и потом говорит:

- Над чем смеетесь! Над собой смеетесь! К вашему сведению – из сочинений Гоголя, которого вы, наверное, читали так же внимательно, как и Пушкина.
        - Неужели у всех так, Зинаида Павловна? - спросила с места Сильва.

- Я уже сказала, что есть исключения, - ответила Зин-Пална. - Но это не меняет общей картины. Вот еще голое изложение «Онегина», которое заслуживает быть прочитанным с начала до конца.

Тут она взяла какой-то лист и прочла:

- «Евгений был сын одного разорительного барина: он поехал в свой уголок и увидал, что дядя лежит на столе. Он стал увлекаца деревней, но скоро потерял свое увлечение и очаровался. Татьяна была помещицей. Она читала романы, била служанок и носила корсет. Она очаровалась Онегиным и велела своей няни написать ему письмо. Няня послала своего внука с письмом к соседу. Татьяна очень очаровалась Онегиным, он был уже всегда под изголовьем, они ходили по бедным и страдали тоску. Но за Татьяну вступился поет Ленский. Ленский был во всем наперекор Евгению, они каждый день дрались. Один раз Онегин пульнул в него из ривольвера и убил напролом. После этого Татьяна вышла замуж за своего друга генерала и жила очень даже богато, каждый день сбавлялась на пирах и на дворе была на примете. Ей муж был калека. Евгений увидал опять Татьяну и очень очаровался, он надевал на нее пальто, раздевал ее. Евгений пришел к ней, выразился в чувствах, но она выразилась, что замужняя за генералом и будет ему верна. На этом Евгений свое изложение кончил».

- Это Стаська Велепольская писала, - крикнул вдруг с места Юшка Громов. - Я сам видел, как она на этом листке писала.

Как только он это крикнул, хохот прекратился. Стаська Велепольская вскочила, топнула ногой, вся покраснела, хотела что-то сказать, но у ней из глаз поползли слезы - и она вылетела из аудитории. Но на этом дело не кончилось.
        - Ну, вот видите, Громов, до чего доводит ваш невоздержанный язык, - сказала Зин-Пална, помолчав. - Кто вас просил кричать на всю аудиторию? Грамотность Велепольской вы этим не повысите и лучше учиться ее не заставите. Добьетесь разве только того, что Велепольская в школу ходить не будет.
        Но тут меня удивила Сильва. Она вдруг вскочила и говорит:

- Нет, такие вещи обязательно нужно обсуждать публично, Зинаида Павловна. Если проходить мимо таких фактов равнодушно, то не нужна сама школа второй ступени. 

Тут на Сильву со всех сторон зашикали девчата, но Сильва продолжала:

- То, что это не нравится девочкам, меня все равно не остановит. И вполне понятно, почему не нравится. Если людям интересней театральные студии, пусть они туда и идут. Есть много желающих учиться, оставшихся за бортом школы. Надо дать им место.

Тут большинство девчат вскочило и начало что-то кричать, но нельзя было разобрать за шумом, что именно. Некоторые со сверкающими глазами налезали на Сильву, так что я показал даже одной за спиной кулак. Но девчата не унимались. Тогда вдруг Зин-Пална как трахнет кулаком по столу и топнула об пол ногой:

- Перестать кричать! Помните, что здесь школа.

И даже вся покраснела от волнения. А я заметил, что ей нравятся такие скандалы, хотя она делает вид, что злится.

Когда все более или менее замолчали, то Зин-Пална предложила избрать председателя и открыть диспут о том, прав ли был Юшка Громов, что назвал Стаську Велепольскую, или нет.

- Но так как речь идет о личностях, - сказала Зин-Пална, - то я предложила бы поставить вопрос несколько шире, а именно: допустима ли в пятой группе второй ступени такая неграмотность, которая обнаружена мною в сочинениях на тему о «Евгении Онегине».

Сережка Блинов, который до сих пор молчал, говорит с места:

- Мы пришли сюда учиться, а не диспуты разводить.

- Ну, признаюсь, Блинов, - отвечает Зин-Пална, - вы меня удивляете. Вы, такой сторонник всестороннего обсуждения каждого вопроса, и высказываетесь против диспута. Впрочем, если большинство того же мнения, я отказываюсь от своего предложения и готова рассказать вам о Пушкине и его произведениях еще раз. Если вы соблаговолите вспомнить, в прошлом году Пушкину были посвящены два месяца. Вопрос о Велепольской придется поставить на обсуждение школьного совета и общего собрания школы.
        - Ну, нет, - говорит Сильва. - То, что говорит Блинов, еще не обязательно для всех нас. Я, например, считаю, что вопрос о Велепольской должен быть обсужден немедленно и даже должна быть вынесена резолюция с указанием мер, которые должна принять школа. 

Стали голосовать, и оказалось что половина - за диспут, а другая половина - против. Тогда Сережка Блинов встал и говорит:

- Я ухожу. Здесь была применена мера, которую обыкновенно применяют наши школьные работники. Перед самым голосованием Зинаида Павловна пригрозила школьным советом и общим собранием. Естественно, что ее предложение собрало известное количество голосов, и диспут, несмотря на внутреннее сопротивление собрания, все же состоится. Такого рода угрозы можно назвать насилием и моральным давлением; в диспуте же, который создан насильно, я участвовать не желаю.

- Вам нельзя отказать в логике, Блинов, - отвечает Зин-Пална, - но согласитесь сами, что такого рода явления, как сочинение Велепольской и выходка Громова, не могут проходить бесследно как мимо учащихся, так и мимо школьных работников. Что же прикажете делать? Я предлагаю меру, которая может дать ориентировку в дальнейшем, - меру, казалось бы, разумную и для части собравшихся приемлемую, - вы говорите, что пришли учиться, а не разводить диспуты. Обращение к школьному совету и общему собранию вы называете насилием. Можно подумать, что вы, Блинов, вообще хотите затушевать вопрос и не желаете по каким-то причинам его разрешения.
        - Да пусть он уходит отсюда вон, - крикнул я с места. - Слушать такие споры - это самое скучное и ничего не может нам дать. Давайте или диспут, или уроки, а эту бузу нужно кончить.

- Конечно, правильно! - закричали ребята. - Даешь одно или другое!

Из девчат кое-кто ушел за Блиновым, но большинство осталось, и решили открыть диспут. В председатели выбрали меня.

Зинаида Павловна пошла и села за парту, а я на ее место. Первым взял слово Юшка Громов.

- Я не вижу никакого поступка в своем поведении, - сказал он. - Что же из того, что я сказал про Стаську? А она не пиши таких сочинений!

- А ты не ори, когда тебя не спрашивают. Не по существу. Садитесь, Громов, вас вызовут, - сказал я.

Тут Юшка начал было разоряться, что я не так председательствую и что я не имею права делать замечаний, но на него закричали, и он сел. Потом взяла слово Сильва.

- Я, - говорит, - чувствую, что своим выступлением возбудила против себя часть девочек, но без этого нельзя было обойтись. Я им желаю добра, а вовсе не зла. Пятая группа через несколько месяцев должна поступить в вузы, вообще войти в настоящую жизнь. И что же они туда принесут с собой, в вузы? Ведь то, что нам сегодня читала Зинаида Павловна, даже нельзя назвать некультурностью, это просто дикое невежество. Самое плохое то, что та же Велепольская не нашла нужным посоветоваться с кем-нибудь из школьных работников или с кем-нибудь из ребят, кто знает предмет получше ее. Она просто "на шарап", - как говорят наши малыши, - взяла и написала; авось проскочит! Мое конкретное предложение - это пусть наша пятая группа обратит на себя внимание еще до того, как выскочит в абитуриенты, и ликвидирует свою неграмотность.

Затем выступил Володька Шмерц. Как только он встал, я сейчас же почувствовал, что он что-нибудь нахулиганит.

- Зинаида Павловна говорит, - сказал Володька, - что Пушкин умер бы во второй раз, если бы прочел наши сочинения. А я так думаю, что и пускай бы умер, потому что он был буржуазного происхождения, а мы, как поется в песне, - «молодая гвардия рабочих и крестьян».

- Не по существу, товарищ Шмерц, - сказал я. - Потрудитесь держаться темы и не разводить бузы. В противном случае я вас лишу слова.

- Хорошо, я буду по существу, - говорит Володька. - Так вот, по-моему, Громов имел право назвать автора сочинения про «Онегина», потому что если Велепольская в пятой группе подолгу разговаривает со шкрабами и даже наедине, так это еще не значит, что она очень образованная...

- Лишаю оратора слова, - сказал я. - Еще того недоставало, чтоб ты, Володька, стал разные сплетни здесь разводить.

Шмерц как-то скверно захохотал и сел на место. А я ему вслед говорю:

- А если вы, Шмерц, вообще будет хулиганить, то я попрошу вас уйти с собрания.
        - Чтой-то ты какой вежливый, Рябцев? - ответил Володька Шмерц. - Должно быть, в школьный совет метишь.

Я обозлился.

- За намеки на личность председателя прошу вас, Шмерц, оставить собрание.
Я не  подуруша  какой-нибудь, чтобы ни с того ни с сего уходить с собрания.
Что это еще за «подуруша»! Ступай вон!

- Ну хорошо, я уйду. А подуруша - это из писем Пушкина. Советую тебе, Рябцев, прочитать. Ликвидируй свою неграмотность.

И ушел. По-моему, он нарочно все это подстроил, для того чтобы при всех доказать, что я не читал писем Пушкина.

После этого взяла слово одна из старших девочек и начала говорить против Сильвы. Кроме того, она сказала, что виноваты в неграмотности не учащиеся, а шкрабы (с чем я отчасти согласен) и что не нужно было таких неграмотных переводить из группы в группу. Она говорила довольно мирно, и, наверное, диспут так бы и кончился без инцидентов, но тут произошло следующее.
        В аудиторию быстрыми шагами вошел Никпетож, огляделся, увидел, что Зин-Пална сидит на парте, и подсел к ней и начал что-то очень горячо говорить шепотом. Зин-Пална отрицательно качала головой и ему тоже горячо отвечала. В конце концов все замолчали и начали вопросительно смотреть на них на обоих.

И вдруг Никпетож повышает голос и возбужденно говорит:

- А это разве педагогический прием: шельмовать при всех взрослую девушку и доводить ее до слез и до истерики?

Зин-Пална спокойным голосом, но тоже вслух отвечает:

- Здесь разговаривать об этом не стоит, Николай Петрович; поговорим в учительской.
        - Нет, это совершенно неправильно, - говорит Никпетож и хотел было продолжать, но тут я собрался с духом и сказал:

- Николай Петрович, хотя я вас очень уважаю, но я вам слова не давал, и поэтому если хотите вести частные разговоры, то ступайте в коридор. Здесь происходит диспут.

- Ах, здесь диспут, извиняюсь, я не знал, - отвечает Никпетож и вышел из аудитории, а за ним Зин-Пална.

Как только они вышли, все сорвались с места, и как я ни стучал об стол кулаками, порядка мне восстановить не удалось. Девчата сбились в угол и начали шушукаться, а ко мне подходит Сильва и говорит:

- По-моему, мы все быстрыми шагами идем к мещанству. Как бы от этого избавиться?

- А в чем ты видишь мещанство?

- Да вот: разве - это диспут? И кроме того, я сейчас себя поймала на скверной мысли. Когда вошел Никпетож, я почти была уверена, что он войдет...
И я тоже.

- Ну вот. Это и есть мещанство. Пойдем отсюда.

В шкрабьей комнате шел горячий спор: там все шкрабы были в сборе, и громче всех выделялся голос Никпетожа. От маленьких я узнал, что со Стаськой Велепольской случилась истерика и что она ушла домой.
Ребята как-то странно притихли. Я решил, что самое лучшее - это идти на футбольную площадку. Так я и сделал.

24 августа.

По школе все упорнее идет слух, что между шкрабами полный разрыв и что Никпетож собирается уходить из школы. И будто бы на стороне Зин-Палны - все остальные шкрабы, а Никпетож - в одиночестве. Из ребят многие на стороне Никпетожа, а девчата - почти все.

Все как-то странно перемешалось: я, например, не знаю, как мне теперь быть и на чью сторону становиться. Сильва ж целиком на стороне Зин-Палны, потому что, по ее мнению, Никпетож, какие бы чувства в Стаське ни питал, должен был поддерживать справедливость и открыто признать, что Стаська не имеет права писать такие сочинения и что вообще Стаське не место в пятой группе.

Я с этим согласен, но, с другой стороны, во-первых, я очень люблю Никпетожа, а во-вторых, я из принципа всегда становлюсь на сторону меньшинства. А тут хотя из ребят-то большинство на стороне Никпетожа, но шкрабов - большинство против, и они, конечно, его победят, потому что шкрабы всегда побеждают, если они в большинстве.

Для меня сводится вопрос к следующему: Сильва или Никпетож?

Сильва говорит, что если я стану на сторону Никпетожа, то это значит, что я - беспринципный человек.

Вопрос этот решить сразу нельзя, а надо обдумать. Поэтому я решил до тех пор воздержаться от соединения с какой-нибудь партией, пока не найду настоящего ответа на этот вопрос.

Источник:

Огнев Н. Дневник Кости Рябцева. Москва : Художественная литература, 1966. С.17-19, 161-188

Публикации о повести Н. Огнева «Дневник Кости Рябева»

Прижизненные публикации

Мандельштам О. Сквозь розовые очки: рецензия на повесть Н. Огнева «Дневник Кости Рябцева» // Московский комсомолец. 1929. 22 сент.
Осоргин М. Строители будущего : рецензия на повесть Н. Огнева «Дневник Кости Рябцева» // Последние новости. 1927. 30 июня.
Риден А. Советский подросток и школа в художественной литературе // Народный учитель. 1927. N 7–8. С. 139–142.
Рубановский И. О Косте Рябцеве и его дневнике // Молодая гвардия. 1927. N 6. - С.178–184.
Фиш Г. Н. Огнев. Дневник Кости Рябцева // Звезда. 1927. N 7. С. 167.

Современные публикации:

Бернштейн И., Дименштейн Р. «…И над ними тенью бродит оголтелый лорд Дальтон». Педагогические экмперименты 1920‑х годов // Огнев Н. «Дневник Кости Рябцева». М.: «Теревинф», 2012. С. 212–216.
Виноградова О. В. Огнев, Розанов и Никпетож: об именах и псевдонимах автора «Дневника Кости Рябцева» // Детские чтения: альманах. 2017. № 2 (012). С.280-297.
«Дневник Кости Рябцева» в отзывах читателей // // Детские чтения: альманах. 2017. № 2. С.327-345.
Маслинская С. «Дневник Кости Рябева» Н. Огнева в американской критике 1920-х годов // Детские чтения: альманах. 2017. № 2. С.325-336.
Рожков А. Ю. Читая «Дневник Кости Рябцева» : школьная действительность 1920-х годов глазами историка // Детские чтения: альманах. 2017. № 2 (012). С.298-324.