М. Шагинян. АРМЯНСКИЕ СКАЗКИ

В начале прошлого столетия Кавказ посетил просве­щенный путешественник барон Гакстгаузен. Ему принадлежит едва ли не первая критическая запись армянских сказок. Не зная языка, он пользовался услугами родоначальника армянской новой литературы, Хачатура Абовяна, и своего соотечественника, колониста Петра Нея, ко­торый за легкое усвоение восточных языков и знание множества сказок был прозван им Шехеразадой. В итоге бы­ли записаны 24 сказки. Среди них есть не только армян­ские, но и азербайджанские. <….>

Внимание Гаксттаузена армянской словесности сыграло большую роль <….> в армянской общественной жизни. Появились собиратели ска­зок из среды образованных армян. Пионером этого дела был выдающийся человек, епископ Гарегин Срвандзтян, умерший в 1892 году. Ему принадлежат с любовью со­ставленные сборники сказок «Хамов-Хотов», «Манана» и «Гроц-Броц». Дело собирания перешло на более научную почву, когда в 1906 году этнологом Ервандом Лалаянцем было основано в Тбилиси «Армянское этнографическое общество». В «Этнографическом журнале», существовав­шем с 1896 году и посвященном главным образом армян­ской словесности, им было помещено множество армян­ских сказок. В Москве, в издававшихся при Лазаревском институте Эминских этнографических сборниках, был также напечатан материал, собранный Айкуни в разных местах, преимущественно в турецкой Армении, и 6 сказок кавказских армян, записанных Александром Мхитарянцем, а всего 96 сказок. Они размещены в I, II и IV вы­пусках. Лалаянцем в 1914 году изданы три тома сказок (тоже около ста) под общим названием «Маргаритнер», записанных в Аштараке, Вахаршапате, Ошакане и других араратских деревнях, а также со слов выходцев из пер­сидской и турецкой Армении. В 90-х годах Т. Навасардяном в араратских деревнях записан ряд сказок, выпущен­ных им впоследствии в шести маленьких книжках. Нако­нец во время войны была снаряжена научная экспедиция в присоединенные армянские области, давшая уже через пять месяцев богатые результаты: записано 872 сказки, которые составят в общей сложности 50—60 томов. Ма­териал получается необозримый. Конечно, не все в этом богатстве собственно армянское; но неоспоримо, что твор­чество сказок присуще армянскому народу в высокой сте­пени.

Обратимся к кавказскому армянству и посмотрим, как оно слагало свои сказки.

Кончилась страдная летняя пора; зимою, по-светлу, армянский крестьянин работает на дому, иногда превра­щаясь в ремесленника-ткача, портного, сапожника, сто­ляра.

Но падают сумерки, работа закончена, и вся семья собирается в «отах». В каждом более или менее зажи­точном крестьянском доме был такой отах — возвышен­ное помещение, открытой стороной примыкающее к сараю для животных. Зимой оно согревалось теплым паром от дыхания волов. Сюда, в отах, приглашали местного или заезжего певца-ашуга либо сказочника. Бедные крестья­не, не имевшие средств принять почетного гостя, шли слушать сказки в отах богатого соседа. Талантливые сказочники прославлялись не только на всю деревню, но и далеко за ее пределами. Самым знаменитым давали хвалебные эпитеты.

Почти все без исключения сказочники не знали ни грамоты, ни другого языка, кроме родного. По профес­сии — это садовники, огородники, мельники, хлебопашцы. Были и сказочницы: например, знаменитая Антарам из деревни Парпи. Как приличествует званию, сказители ча­ще всего люди старые, но встречалась между ними и мо­лодежь. Слушали их крестьяне, отдыхая от дневной ра­боты и однообразного убожества своей жизни. Но куда, в какую страну переносит их магическая речь сказочника? Принято представлять себе мир сказок, как нечто вполне произвольное. Это ошибка. Созданное воображе­нием, обманчивое царство сказок так же ограничено пре­делами, так же подчинено «географии», как и земное царство людей. Границами такой сказочной географии служат пределы воображения данного народа. <….>

Что же могло быть пищей для воображения рассказ­чика у армян? Пустынные, сожженные солнцем нагорья, наполненные утомительным стрекотанием кузнечиков, с одиноко стоящими на горизонте кристаллами Арарата и Арагаца, редкие сады, тощая растительность — красный лошадиный щавель, высохшие свечки молочая, пахучие, пряные травки на сухой и жаркой земле, камни, горы, скалы — гнездилища змей и ящериц. И вот над этой пу­стынной землей рисует фантазия рассказчика воздушную географию сказки. Тот же самый плоский и скучный мир возникает в ней таинственно-преображенным. Прежде все­го, он наполняется бесчисленными городами, с неизмен­ным царем в каждом из них. Разделительным бассейном между ними служит море. <….> Затем высятся в сказках неизменные горы, иногда высокие как «Масис» (армянское название Арарата), жилища то добрых духов каджей, то злых кра­савиц, то дэвов. Они прорезаны пещерами, обителью змей. На этих неприступных горах встречаются драго­ценные камни, сверкающие там, как солнце. Горы одухо­творены. Часто они обладают даром периодических дви­жений. Есть в сказках волшебное ущелье, расходящееся лишь на сутки: через каждые 24 часа горы сдвигаются, точно в могучей спазме, и раздавливают своими грудями застрявшего путника. Есть горы с пещерами сокровищ в своих недрах; в известное время года гора открывается на короткий срок, а потом пещера снова уходит вглубь. Реже попадаются реки. Зато в каждой сказке есть род­ничок и колодец. Вода, как и солнце, в сказках наделена мифической сущностью. С каждым родничком непременно связано что-нибудь таинственное, у каждого обитает доб­рый или злой дух, и потому обычно не советуют пут­нику делать привал у родника. То темной ночью, при кри­ке невидимых куропаток, превращаются там спящие в камень, то безобразный дракон-вишап охватывает их сво­им кольцеобразным туловищем. Колодцы, напротив, ли­шены всякой мистики. Зато они часто являются средством для человеческих злых умыслов: муж спускает туда свар­ливую жену, завистливые старшие братья — более сча­стливого младшего и т. д.

Обычай рыть колодцы повсеместно распространен на безводном Востоке и чтится одинаково мусульманами и христианами; в сказках такую, обязанность по доброй во­ле берут на себя царь или горожане. Долины часты в сказках. Но бывает, что какое-нибудь чудовище строго хранит их число от догадок смертного. <….>

Зелень в сказ­ках— редкая гостья; она имеет какой-то не настоящий, а показной, декоративный вид. Из деревьев — грустное дерево Армении —ива, чинары, тополь, яблони, излюб­ленное гранатовое дерево. <….> В садах обычно устраивают фонтаны и водоемы. Иногда эти сады заколдованы, люди блуждают в них по нескольку лет и не могут проникнуть в их тайны. Волшебные дома часто бывают без окон и дверей, с бес­численным количеством комнат. Кроме городов с царя­ми, есть еще особые царства: темное царство царя Чачонца, владельца мудрого соловья и т. д. Есть упомина­ние Египта и Китая. Иногда действие происходит в настоящих деревнях и городах — Стамбуле, Багдаде, Алеп­по, славящемся своим мошенничеством. Любопытны за­поведные места, хранящие печать седой древности. Так, и в армянских сказках есть перепутье трех дорог: две из них безопасны, а третья называется «пойдешь — не вернешься». Есть заповедный мост: злая ведьма сама по­ставила его пределом своих преступлений,— она дала за­рок дальше него никогда не заходить.

<….> по­стоянным средством передвижения в сказках является ло­шадь, да не простая, а морская. Морская лошадь — существо сверхъестественное. Она живет в море табуном в сорок коней, с маткой-кобылой во главе. Никакая обычная лошадь с нею не сравнится, трех­месячный путь она делает в день, может летать по возду­ху, говорить человеческим голосом, дает мудрые советы,— но все это после поимки. До поимки она — страшная разрушительная сила. Бывает так, что целые новые города в одну ночь разрушаются нашествием морских коней. Поймать ее — дело трудное; оно предназначено смельча­ку. Есть много способов поимки; простейший — забрасы­вание волшебной узды в море: конь, как рыбка, попада­ет на эту узду. Более сложный таков: в полдень морские кони выходят на берег напиться пресной воды; горлышке; водоема затыкают шерстью; вместо воды наливают в во­доем вина, и когда кони пьянеют, герой вскакивает на выбранную им лошадь н взнуздывает ее. Пойманная, она служит своему хозяину верой и правдой. <….>

Чудесным свойством наделены часто и другие животные. Волу дано предвещать своим хозяевам будущее, верблюды говорят человеческим голосом, корова заменяет осиротелым детям родную мать.

Вполне мифическим существом является «хазарин-блбул» — соловей. Он подвешивается к потолку в клетке, и присутствие его в доме служит обыкновенно знаком мо­щи и силы хозяина. Третьим главным мифическим лицом армянских сказок является змея. Есть много разновидностей змей, и одно изложение армянского змеиного эпоса могло бы наполнить целую книгу. Для начала следует отметить, что в армянских сказках змея вовсе не носительница зла. Это могучая, скрытная, таинственная тварь, но отнюдь не злая. Иной раз она выставлена даже доброю, а высшие ее представители, например, змеиный царь Шах-Марар, способны на высокое героическое самопожертво­вание. Главная черта змеи — ее верность. <….>

Нечистью, представителями зла в сказках являются дэвы. Они страшно сильны, иногда многоголовы, но отнюдь не непобедимы. Часто они бывают даже подчинены людям; например, дэвы обязаны платить царям подать, хотя плательщики они неисправные, и за податью приходится отправлять храбреца. Если побрататься с дэвами, они служат человеку и помогают ему; сильных людей они немного побаиваются. Гораздо страшнее самих дэвов их матери.

С матерями дэвов мы переходим в жуткую область армянских сказок, в старушечью. Без обыкновенной темной старухи не обходится ни одна из сказок. В предместье каждого города живет много одиноких старух — «нани», бабушек, у которых путешественники находят приют и ночлег. Такие старухи радеют герою, часто усы­новляют его, сватают за него царскую дочь. Не менее бла­гожелательны и пещерные старухи. Они сидят со своим веретеном в горных пещерах, одаряют вежливых девушек, помогают словом и делом добрым молодцам. За этой до­брожелательной группой следует гнусная городская ста­руха, занимающаяся обманом, сводничеством и воровством; она еще не колдунья, но уже и не человек по пол­ному своему бесстыдству. Обычно в сказках дела ее оста­ются безнаказанными, и она, одурачив всех, успевает во время сгинуть. За нею идет страшная лесная старуха; эта уже вполне ведьма, она точит ночью свои зубы о кору де­ревьев, в предвкушении человеческого мяса; жестокость ее была бы беспредельной, если б она сама не положила ей предела, дав зарок не переходить упомянутого выше моста «ертымкерац». Если жертве ее случится перебраться за этот мост, старуха ее уже не преследует. И, нако­нец, венцом этой старушечьей лестницы являются матери дэвов. Их много. Власть их почти безгранична; сыновья им подчинены. Самая страшная мать дэвов проводит жизнь свою почти сплошь в спячке; младшие обычно изображаются с прялкой и веретеном (что наводит на мысль о тождестве их с парками), а возле старшей иногда ви­сят четки; они раскачиваются как маятник, и каждый час падают ей в руку, а она сквозь сон снова их вешает. Говорится в сказках, что попавший к ней никогда не воз­вращается обратно. Разумеется, это преувеличение, так как герои сказок и даже героини ухитряются благополуч­но посещать ее и воровать четки. <….>

Среди их (героев сказок) — фигура странная и, несомненно, очень древняя,— это так называемый «мертвый жених». Он лежит в подземелье мно­жество лет; если девушка найдет его, сядет к нему и семь лет продержит его голову у себя на коленях, мертвец вос­креснет, превратится в прекрасного юношу и женится на ней. В сказках часто бывают случаи подмены: в последнюю минуту верную девушку заменяет у мертвеца какая-нибудь самозванка и выдает себя воскресшему за семи­летнюю сиделку.

Иногда, хотя очень редко, в сказках упоминаются исторические лица. Между ними Александр Великий (Ис­кандер), Тамерлан, Соломон, грузинская царица Тамара. Заслуживает внимания полуисторическое лицо арабского происхождения, врач Лохман. В армянских сказках он попадается очень часто, как и вообще в словесности и письменности Востока, особенно мусульманского. Он представлен врачом, но всегда безобидным; он, например, боится соперничества и старается погубить своих талант­ливых «коллег». Происхождение его мудрости сказки объясняют очень интересно. Раньше он был простым охот­ником, по имени Пурто. Однажды он зашел в пещеру, где увидел змеиного царя Шах-Марара с четырьмя змея­ми. Пурто не испугался, развел огонь, изжарил шашлык и угостил змеиное общество, а потом, по просьбе царя, про­вел в пещеру родничок. Шах-Марар наложил ему на спи­ну свою печать, что равносильно усыновлению, а потом оказывал ему важные услуги, вплоть до пожертвования самим собой: он позволил Пурто убить его, Шах-Марара, чтобы вынуть из его черепа целебные и ядовитые мозги, взамен чего попросил только посылать еженедельно пищу его подданным. После этого охотник Пурто сделался ве­ликим врачом Лохманом. В одной из араратских деревень много лет назад мне показывали могилу Шах-Марара, а по субботам приносили пищу в змеиную пещеру.

Любопытно проследить, какою изображена в сказках женщина.

Первым в мире красавицам суждено обыкновении оставаться в девицах. Герои из-за них проделывают все­возможные подвиги, но сами редко когда на них женятся. Они жестоки, бездушны, коварны и властолюбивы, любят драку, войну, верховую езду. <….>

Часто в женщине распутство соединяется с лицемерием. Вот сказка доволь­но обыкновенная. У царя жена была такая скромница, что не выносила возле себя ни слуг, ни даже домашних жи­вотных мужского пола. Однажды царю принесли в пода­рок двух золотых рыбок. Он велел отнести и показать их царице, но та потребовала, чтоб сначала определили, ка­кого они пола, и самцов не смели бы к ней носить. Рыбки услышали эти слова царицы, высунули головки из воды и засмеялись. Царь поразился и   пожелал узнать, почему засмеялись рыбки. Созвали всех мудрецов, но ни один не смог дать ответа. Наконец нашелся мудрый мальчик. Он велел царю взять арбуз и ножик и идти в покои к царице. По дороге он тихонько украл и спрятал ножик, а когда царь хватился его, посоветовал приказать обыскать всех служанок. Сколько ни плакала царица, служанок разде­ли, и между ними оказался мужчина. «Вот почему смеялись рыбки»,— ответил царю мудрый мальчик.

Крестьян­ские жены отличаются неописуемой сварливостью. Часто крестьянин, не вытерпев такой жены, бросает ее в коло­дец, а следом за ней еще волка, лисицу и змею, чтоб верней ее сгубить. Но когда через неделю он приходит посмотреть, что сталось с его женой, звери наперебой умо­ляют его освободить их от такого соседства, а жена сидит в колодце жива-живехонька.

Верные и хорошие женщины в армянских сказках бывают образцами терпения, пре­данности и мудрости, оправдывая поговорку: нет ничего хуже плохой женщины, но и нет ничего лучше хорошей женщины. <….>

Одною из главных тем армянских сказок является превращение. Волшебное кольцо или жезл превращают людей в камни, оставляя им только один живой глаз, чтоб видеть свое несчастье; упрямая жена превращается в ос­лицу. <….> Часто безобразные вещи ждут только доброго слова или привета, чтоб сбросить свое безобразие. Царевичу попадаются колючки, но он назы­вает их «чудной травкой»,— и вдруг вместо терновника под ногами его на самом деле оказывается душистая тра­ва; он доходит до отвратительной реки, полной огня и крови, но вежливость заставляет его отпить этой жидкости и похвалить ее,— и тотчас же по жилам его разливается благодатная вода бессмертия. <….>

Борьба — другая тема сказок. Борются с дракона­ми, дэвами, старухами за обладание волшебной вещью, за любимую девушку, за царство; борются и без всякой цели, только бы показать свою удаль. Победы достаются, как водится в сказках, самому сильному, самому доброму и умному или, наоборот, самому глупому, но тогда уж беспросветно глупому — дурачку. Когда победа одержи­вается силой, перед нами явные отголоски героического эпоса; то ударом меча отсекается девятнадцать голов, то герой съедает, не поморщась, семерых вареных баранов и полпуда пилава <….>

К чести армянских богатырей надо сказать, что они почти всегда бескорыстны, великодушны и не проливают крови зря. <….> К числу любимых сказочных героев при­надлежат царевичи Ало-Дино и Чукко, бесстрашные добыватели хазаран-блбула и волшебных красавиц. Инте­ресно, что имена этих героев носят следы курдского, а не­армянского происхождения. <….>

Доброта — тоже важное качество в сказках и не остается без награды. <….>

Но все же на первом месте стоит в сказках хитрость, ловкость, умение найтись и вывернуться. Большая часть сказок прославляет именно такие деяния. И среди всяческих проделок, описываемых в сказках, попадаются иной раз, действительно, остроумные. Любопытна бытовая сказка о том, как ереванский купец, вопреки советам отца, решился поехать торговать в Алеппо. В первом караван сарае его ловко провели три мо­шенника: безбородый (кеоса), хромой и кривой. Но и он не замедлил надуть всех трех. <….>

Иной раз мы встречаем в сказках так называемые «мудрые ответы» на мудреные вопросы. В одной из сказок турецких армян царь, допытывается у своих мудрецов, в какую сторону обращено лицо бога. Думали-думали мудрецы, да так ни до чего и не додумались. Встретился им простой мужичок, узнал, в чем дело, и говорит: «Лицо бога смотрит оттуда, куда глядит человек».

Не малую роль играет в сказках колдовство. Им за­нимаются большей частью женщины, дервиши, кеоса. <….> Но все же колдовство само по себе, как полная власть над приро­дой в армянских сказках не встречается. Обычно служит оно средством для второстепенных, низших лиц сказ­ки, и над ним всегда есть более высокая власть; герои пользуются им лишь временно и, добившись своей цели, дарят волшебные предметы кому-нибудь другому. <….>

Вот несколько обычаев, упоминаемых в сказках. Ча­сто происходит усыновление детей (иногда и зверей), при­чем усыновляют маленьких и взрослых, сирот и имеющих родителей. Любовь к потомству — отличительная восточ­ная черта; на детей смотрят как на богатство. Усыновление происходит так: либо с матери снимают рубашку и надевают ее на усыновляемого, либо ворот ее рубашки продевают под ворот его рубашки. Сватовство — тоже обычно, без него почти ни одна сказка не обходится. Перед дворцом каждого царя имеется камень (или сиденье), предназначенный для свах. Сюда садятся старухи, и царь сам к ним выходит. Пастухи в конце сказок часто игра­ют роль счастливого вестника: их посылает герой, встретясь с ними в поле, возвестить царю о своем возвращении, и счастливый царь дарит обыкновенно пастуху «ха­лат и розовую воду» — самый почетный подарок на Во­стоке. Священный обычай гостеприимства играет в сказ­ках большую роль. Существует так называемый «час для харибов», т. е. для странников, когда в городе при коло­кольном звоне собирают всех странников и чужеродных на «трапезу», пожертвованную богатыми горожанами. Дервишей всякий считает за честь принять и накормить у себя. Если гость отказывается от пищи, он наносит тяжелое оскорбление хозяину. Смерть на Востоке имеет ха­рактер ухода. Обычно в час смерти кто-нибудь приходит по душу человеческую, иногда «хогеар» — ангел смерти, и иногда монах — «вардапет». Умирающий не хочет от­дать душу, и с ним приходится спорить; иногда он просит ангела взять взамен душу отца или матери. В таких слу­чаях отец и мать решительно отказываются, и молодая жена от себя предлагает за мужнину душу свою собствен­ную. Последняя подробность часто встречается и в ар­мянских народных песнях. <….>

По отношению к ар­мянским сказкам можно сказать, что в них всегда нали­цо <….> распадение на ряд кратких само­довлеющих сказочек, ничем не связанных друг с другом. Такие «сказки в сказке» чаще встречаются у армян пер­сидских, реже у турецких. Встречаем мы ванскую сказку, в точности совпадающую с рамкой Шехеразады, только значительно более короткую. <….>

Сказочники Араратского нагорья предпосылают сво­им сказкам одно и то же стихотворное начало, довольно бессмысленное и однообразно-ритмическое. В русском пе­реводе оно звучит приблизительно так:

Сказочка-бабушка,
Подо мной чалая лошадушка.
Поскачу я в Ереван,
Привезу хлебушка.
Хлебушко дам курочке,
Курочка снесет яички.
Понесу яички плотнику,
Плотник даст за яйца дудочку.
Снесу дудку пастуху,
Пастушок мне даст овцу.
Принесу овечку богу,
Бог мне братца даст родного.
«Братец, братец мой родной,
Жду тебя я под горой.
Ты под крепостью стоишь,
Где коровы, не следишь».
Все коровушки пасутся на лугу

Значение этой прелюдии    в    том,    чтоб ритмически раскачать рассказчика и подготовить внимание слушателя. Стихотворные вставки часто попадаются и в середи­не сказок, и в конце. Присказки же почти всегда одина­ковы. Если дело кончается свадьбой, то говорится «семь дней и семь ночей длилась свадьба», потом добавляется: «все достигли своей цели, да достигнете и вы своей»: или: «С неба упали три яблока: одно рассказчику, другое то­му, кто слушал, а третье тому, кто услышал». Эти заключительные три яблока с небольшим вариантом можно встретить решительно во всех сказках кавказских армян; у турецких они встречаются редко.

Разумеется, не всё в перечисленном нами материа­ле   самостоятельно. Армяне,   лежащие   географически на «проезжем пути» между Востоком и Западом, и в сказках отражают эту промежуточность, естественно подвергавшуюся целому ряду перекрестных влияний. По су­ществу своему армянские сказки уже не Восток и еще не Запад; с Востоком роднят их фабулярный мир и особая пластика, незнакомая Западу, но от того же Востока их отталкивает некоторая рассудительность, трезвость даже и в фантастике, большое целомудрие в изображении чув­ственного мира и постоянный привкус нравственного ди­дактизма, что особенно бросается в глаза, если мы срав­ним их с чувственной роскошью Шехеразады.

Отметим в общих чертах основные влияния в армян­ских сказках: Индии обязаны они не малым числом своих фабул, иногда употреблением типичных для Индии обра­зов («красная корова», «красный бык»); сохранилось по сию пору отношение ко всему индийскому как к волшеб­ному, искушенному в мудрости; сказка иногда выводит факиров — разгадчиков тайн и учителей магии. Египет (Мсур) часто упоминается в сказках — так же как и Ки­тай (Чинманчина); не без египетского влияния культа мертвых сложилась странная армянская сказка о мерт­вом женихе; знаменитой египетской сказке о двух брать­ях армяне обязаны и своим очень распространенным рас­сказом о жене купца, влюбившейся в усыновленного юно­шу. Отзвук Китая в целом ряде условных вежливостей, в образе летающих рыб, чудовищ, деревянного коня и сим­метрии садов. Черты мусульманского Востока бесчислен­ны: дервиши — почетные гости в сказках, многоженство — обычная вещь. Много персидских и турецких слов встре­чается в словаре сказок. Курдские и грузинские влияния выступают еще отчетливее, но это уже особая тема. Для сравнительной филологии армянские сказки вообще мо­гут служить богатейшим материалом. <….>
1915—1917 г.

Источник:
Шагинян М. С. Армянские сказки // Шагинян М. С. Об армянской литературе и искусстве. – Ереван : издательство АН Армянской ССР, 1961. С. 11-36.

Читать в Донской электронной библиотеке:

Шагинян М. С. Об армянской литературе и искусстве. – Ереван : издательство АН Армянской ССР, 1961.

Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа / Управление Кавказского учебного округа. — Тифлис : Типография Главного управления Наместника Кавказа, 1881-1913.

Армянский вестник: еженедельный журнал. Москва, 1916-1918